Фет без глаголов: исполнилось 105 лет великому русскому поэту

Один из лучших русских поэтов всех времен Афанасий Афанасьевич Фет (1820–1892) написал много стихов, без которых русской поэзии в том виде, в котором мы её знаем и любим, просто не существовало бы. И всё равно: первым делом вспоминается его легендарное безглагольное стихотворение «Шёпот, робкое дыханье…». Тут поэтическое мастерство высочайшей пробы сочетается с какой-то невероятной чувственностью. Мир как будто неподвижен, и всё, о чём тут идет речь, приходит словно изнутри сознания… Давайте вспомним историю создания этих строк и вчитаемся в них ещё раз.

Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..

На пике любви

Стихотворение (опубликовано в 1850 году) написано в самые счастливые дни долгой жизни Фета. У него роман, и роман счастливый (после серии любовных неудач). Её звали Мария Лазич, она была дочерью отставного кавалерийского генерала сербского происхождения.

Помимо красоты этой девушки с чёрными глазами (и вообще слегка восточной внешностью) Фета поразила её осведомленность о современной литературе, западной и русской. «Ничто не сближает так, как искусство, вообще — поэзия в широком смысле слова. Такое задушевное сближение само по себе поэзия», — писал об этом Фет.

Так-то всё это так, но было и самое главное (коллеги-поэты оценят!). Мария, как оказалось, давно знала стихи Фета, более того, многие заучивала наизусть. Не родился ещё тот автор, который устоит перед таким!

Ну и вдобавок ко всему, Лазич была превосходной пианисткой. Её игру высоко оценил сам Ференц Лист. Перед отъездом из России он прислал ей на память нотный автограф. Поэт, узнавший об этом, ревновал до чрезвычайности.

Их встречи длятся два года, уже нужно на что-то решаться, но у Фета нет шансов выглядеть достойным женихом. Он беден. Он мелкий офицер (а она-то генеральская дочь). Он незаконнорожденный. Он даже не дворянин (в военную службу он и пошёл, чтобы заработать дворянство). Что же делать?

Трагедия и память

И Фет с болью в сердце уговаривает Марию прекратить отношения. Мол, боюсь скомпрометировать и всё такое. Удивительно — бороться за любовь теперь начинает Мария! Она пишет Афанасию: ««Я общалась с Вами без всяких посягательств на вашу свободу, а к суждениям людей я совершенно равнодушна. Если мы перестанем видеться, моя жизнь превратится в бессмысленную пустыню, в которой я погибну, принесу никому не нужную жертву».

Фет колеблется… И тут случается страшная трагедия. Мария читала книгу. Загорелась небрежно брошенная спичка. В одно мгновенье огонь охватил белое кисейное платье и поднялся к её роскошным чёрным волосам. Она выбегает в сад и превращается в факел! Мария кричит: «Спасите письма!» — письма от Фета, конечно. И ещё, умирая в страшных муках (агония длилась четыре дня) просит его не винить ни в чём. Вроде он и не виноват, но ведь уехал в этот день, его не было с ней, а мог бы спасти...

Сам-то он себя винил во всём. До конца дней он не просто помнил о Марии, он создал для себя нечто вроде ее культа. Посвятил ей сотни стихов. Например, вот такое (спустя 25 с лишним лет после гибели Марии):

Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой, —
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла.
Когда ты здесь, передо мной.

Предел широты

И все же в поздние стихи Фета о его любви к Марии ни в какое сравнение не идут с гениальным 12-строчником периода расцвета чувств. Ведь в этих — внешне простых —строчках скрыто описание целого мира! Вот как об этом писал наш знаменитый филолог Михаил Гаспаров: «Первая строфа — сперва шёпот и дыханье, то есть что-то слышимое совсем рядом; потом — соловей и ручей, то есть что-то слышимое и видимое с некоторого отдаления. Иными словами, сперва в нашем поле зрения (точнее, в поле слуха) только герои, затем — ближнее их окружение. Вторая строфа — сперва свет, тени, тени без конца, то есть что-то внешнее; потом — милое лицо, на котором отражается эта смена света и теней, то есть взгляд переводится с дальнего на ближнее. Иными словами, сперва перед нами окружение, затем — только героиня. И, наконец, третья строфа — рассветающее небо, отблеск янтаря — отражение его в ручье, в поле зрения широкий мир; и лобзания, и слёзы — в поле зрения опять только герои; и заря, заря! — опять широкий мир, на этот раз — самый широкий, охватывающий разом и зарю в небе, и зарю в ручье (и зарю в душе? — об этом дальше). На этом пределе широты стихотворение кончается». 

«Предел широты», — пишет Гаспаров, а хочется дополнить его: «И предел поэтического совершенства».

Михаил Гундарин