«Обед по расписанию»

Полгода назад в литературной среде, как сказал бы герой «Одесских рассказов» Бабеля Беня Крик, шёл лёгкий шухер. Вместо нескольких писательских союзов народился по образу и подобию бывшего СП СССР единый Союз писателей России, куда якобы чуть ли ни силком тащат всех, кого ни попадя. Новшество вызывало тревогу и непонимание — почему ушёл в небытие АСПИР, объединявший не только писателей, но также издателей? Но главное, — зачем нужны очередные перемены?

Сегодня интригующий вопрос «почему исчез АСПИР» имеет лишь познавательный интерес, хотя насущное «зачем нам большой единый союз» иногда ещё звучит. И у меня, не вступавшего ни в один из возникших после 1991 года союзов, остававшегося членом Союза писателей СССР и только сейчас вошедшего в СПР, есть на этот счёт свои соображения.

Суть вот в чём. В 1934 году государство создало СП СССР в политических целях, объединяя писателей для идейного сплочения на почве соцреализма. А в 2025 году государство содействовало созданию единого СПР в социальных целях — в условиях рынка и творческой свободы, а вдобавок в интернетную эпоху, изменившую «правила словесности», писатели оказались в бедственном положении, и для защиты своих прав им необходимо сплотиться в крупный корпоративный Союз. Пишите, что хотите — в рамках закона, — объединяйтесь в любые тематические или жанровые группы, но на общественном поприще выступайте как единая корпоративная сила со своими профессиональными интересами, включая достойные гонорары и борьбу за начисление пенсионного стажа.

Отвергать такое объединение могут только те, кто не принимает новую литературную реальность, не понимает сути происходящего или же теряет свои доходы и привилегии, неправедно получаемые в условиях литературной раздробленности. Мне кажется, вопрос настолько ясный, что в особых разъяснениях не нуждается.

Гораздо сложнее проблема не административного, а творческого единения литераторов. Сегодня приверженцы различных идейных воззрений друг с другом не общаются, и при нынешнем взаимном неприятии членский билет единого образца ничего не изменит, в рамках общего СПР писательского единения не произойдёт. Как преодолеть эту тяжкую «болезнь сегментации», которой занедужила наша литературная среда после 1991 года?

На этот счёт есть опыт советских лет, который сначала извратили и о котором потом забыли — намеренно. История подсказывает, что в СССР 60-70 годов писательская среда тоже тяжко болела групповщиной — о журнальных сражениях «Нового мира» с оппонентами из «Октября» и «Молодой гвардии» широко известно. И, тем не менее, литературная жизнь СП СССР шла своим чередом, проводились пленумы правления, на них выступали «и те и эти», Министерство литературы, как называли отраслевой штаб в «Доме Ростовых», радело за поликлинику для писателей, за строительство жилых домов с бесплатными квартирами, которые давали тоже «и тем и этим». Короче говоря, групповые литературные баталии — само собой, а «обед, извините, по расписанию».

Как удавалось совместить идейное, мировоззренческое противостояние с единством корпоративных целей?

Мне кажется, я знаю один из секретов былой корпоративной писательской смычки. Не потому, что догадливый или всезнающий, а по той причине, что на жизненной стезе встретил мудрого человека, который с исчерпывающим знанием дела и, как говорится, на пальцах разъяснил мне, какой «цемент» обеспечивал в те времена профессиональное единство писательской среды.

Познакомился я с ним при удивительных, с моей точки зрения, сказочных обстоятельствах. Ни о чём подобном не только мечтать, даже измыслить было невозможно.

В 1989 году мне вдруг — именно вдруг — позвонили из издательства «Советский писатель» и сказали: быстрее тащи свои журнальные очерки, мы немедленно издадим твой сборник. Не очень-то веря в удачу и подозревая розыгрыш, я, задрав штаны, помчался на Поварскую, где находился в ту пору «Совпис», и предложил издательству деревенские очерки, опубликованные в основном в «Нашем современнике».

И что вы думаете? Свершилось чудо — в том же 1989 году вышел толстый сборник моих очерков под заголовком «Артельные люди», за который я получил солидный гонорар, кстати, последний в моей жизни.

Но дальнейшие события и вовсе оказались поразительными. Примерно через пару недель неожиданно раздался телефонный звонок:

— Анатолий, это директор издательства «Советский писатель» Ерёменко. Я хотел бы с вами встретиться.

Разумеется, о Ерёменко я слышал. До того, как возглавить «Совпис», он много лет работал в отделе пропаганды ЦК КПСС, курируя толстые литературные журналы. Я в тот период был замом ответственного секретаря в Литгазете и, хотя вёл вторую, социально-экономическую тетрадку, прекрасно понимал суть толстожурнальных борений, которые «разруливал» именно Ерёменко, чьё имя звучало очень часто, — ведь он «сидел» на Новой площади. Но я его никогда не видел, имени-отчества его не знал, в моих глазах он выглядел неким загадочным, чуть ли не верховным вершителем литературных судеб.

И вдруг этот легендарный Ерёменко звонит мне по телефону, предлагая пообщаться тет-а-тет!

Согласитесь, было от чего прийти в недоумение, если не сказать — в изумление.

Но сказка оказалась былью. Через несколько дней мы встретились за рюмкой водки в Дубовом зале ЦДЛ, и Владимир Николаевич просто, без обилия комплиментарных слов объяснил, что читал мои очерки и, как директор издательства, счёл нужным их поскорее издать, дав на этот счёт соответствующие указания.

Так началось наше знакомство, со временем переросшее в доверительные отношения, длившиеся двадцать лет, до его ухода. Вскоре после нашей первой встречи перестройщики попёрли Ерёменко из издательства; как и я, он жил на вольных хлебах, и не было у меня с ним никаких дел — рецензий друг на друга не писали. Но были по-настоящему дружеские, хотя и не слишком частые общения. А чтобы стала понятна их глубина, приведу надпись Владимира Николаевича на его большой, очень интересной биографической книге «Отче… ХХ век», которую он подарил мне:

«Анатолию Салуцкому и его семье от коллеги по писательству и собрату по жизненному настрою… Ценю наши не частые, но душевные встречи и надеюсь на их пришествие вновь. Всяческих тебе благ, крепости Пера и Духа. В.Н.Ерёменко. Переделкино. Зима 2007 года. Тел. 593…. Это дачный, постоянный».

Кстати говоря, однажды я показал книгу с подарочной надписью сыну Владимира Николаевича, тоже Владимиру и тоже писателю.

Углубляюсь в эти сугубо личные частности, дабы пояснить, что Владимир Николаевич был со мной предельно откровенен — не в смысле россказней о   былых писательских интригах, а по части разъяснения глубинных отношений государства и литературы своего времени. Ведь он, партийный чиновник высокого ранга, отвечал за государственную политику в очень деликатной и нервной для власти общественной сфере: особо популярные толстые литературные журналы служили чуть ли не главным поприщем публичных идейных баталий того времени. Он постоянно общался с Твардовским и Кочетовым, с Симоновым и Викуловым, с Кожиновым, Лакшиным и многими другими крупными писателями по творческим и острым цензурным вопросам — в ту пору бывали случаи задержки выхода в свет очередного номера журнала именно из-за Главлита. Время было горячее, цэковский Агитпроп балансировал между традиционной «линией партии» и диссидентским напором, нараставшим после Хельсинкского Акта. Литературная среда пребывала в возбуждённом состоянии, вышел скандальный журнал «Метрополь», в Союзе писателей СССР наметились опасные, болезненные зоны, угрожавшие реальным расколом литературной среды.

Рассказы Владимира Николаевича о любопытнейших ситуациях тех сложных времён были очень интересными, и жаль, что в своей книге он поведал лишь о микронной части из них. Но в данном случае хочу коснуться, пожалуй, главного вопроса, вокруг которого так или иначе часто крутились наши разговоры: как в новых для того периода «диссидентских» политических условиях всё-таки удавалось сохранять незыблемое единство Союза писателей?

И обобщая множественные беседы на эту тему, вспоминаю, что каждый раз Владимир Николаевич с разных точек зрения выруливал на одну и ту же мысль: удержать писательское сообщество от внутренних потрясений помогал непрестанный диалог, который вели между собой конкурирующие за внимание читателей противоположные по воззрениям группы литераторов. По Ерёменко выходило, что острейшая полемика между «Новым миром» и «Октябрём» была не только, а может быть, и не столько велением времени, сколько хитроумным «ходом» Агитпропа, выпускавшего оппозиционный пар. Кроме того, публичное обострение борьбы, корни которой уходили к стародавнему противостоянию западников и славянофилов, заодно работало на «демократический» международный имидж страны, что также учитывали на партийных верхах.

При этом, по словам Владимира Николаевича, в журнальной словесной войне Агитпроп, конечно, не был беспристрастным арбитром. Согласно классическим правилам пропаганды, он придерживался принципа «60 на 40», иначе говоря, 60 процентов его симпатий и реальных действий были на стороне традиционалистов, а 40 процентов отводилось на публичную поддержку «передовых» слоёв общества. Такое соотношение, по научным исследованиям, лучше всего склоняет людей к вере в «правду 60 процентов». Однако контрольный пакет всегда оставался в руках государства, которое в любой момент могло прекратить журнальное соперничество, что в конечном итоге и произошло, когда сняли Твардовского.

Мне трудно судить, в какой мере сработал пропагандистский замысел Агитпропа и существовал ли он, как говорится, в натуре. Но из бесед с Владимиром Николаевичем я вынес твёрдое убеждение в том, что в период начавшегося разлада в литературе именно публичный — словесный и письменный — диалог между писателями разных взглядов помогал сохранять незыблемое единство СП СССР. Тем более, с конца 70-х я сам начал принимать участие в этом диалоге и прекрасно помню, как после баталий в малом зале ЦДЛ непримиримые антагонисты отправлялись в Дубовый зал, чтобы доспорить за рюмкой водки.

Всё сломалось в годы перестройки.

И первой жертвой литературной войны стал именно Диалог с большой буквы. Писательские собрания в ЦДЛ, на которых раньше выясняли творческие отношения, превратились в бурные свары и обличительные судилища, однажды даже с разбитием чьих-то очков (если не ошибаюсь, Курчаткина), ставших символом полнейшего раздрая. Помню одно из таких собраний в большом зале ЦДЛ, когда радикалы из «Апреля» яростно громили Армию за «сапёрные лопатки», которыми солдаты якобы убивали детей и женщин в Тбилиси (хотя потом выяснилось, что ни на одном погибшем не было резаных ран.) Но вдруг кто-то из зала предложил почтить вставанием память моряков подводной лодки «Комсомолец», героически погибших как раз в те дни. О-о, что тут началось! Какие ещё моряки! Шли бы они… Армию вообще надо разогнать… Повторю, что пишу о том позорном собрании не с чьих-то слов, лично присутствовал, видел и слышал.

Какой уж тут диалог, какие совместные рюмки-закуски…

После 1991 года, когда СП СССР распался, о диалоге в литературной среде и вовсе перестали вспоминать. Его попросту нет, писатели разных идейных и творческих воззрений не взаимодействуют друг с другом, сбились в обособленные группы, а АСПИР, решавшая свои задачи, даже не пыталась их объединить на профессиональной основе.

Отсутствует диалог и сегодня, и на то есть несколько причин.

Абсолютно не заинтересованы в диалоге те, кто от имени государства руководит писательским сообществом в Минцифре. Если раньше творческое соперничество объединяло писателей, то теперь его отсутствие разъединяет. Но именно дробление литературной среды на изолированные группы стало одной из целей либеральных заправил книжной отрасли. Такой подход и позволил через премии, книжные ярмарки, переводы на иностранные языки, предпочтения в книготорговле и другие способы подспудных денежных вливаний активно прославлять тех, кто сегодня числится иноагентами, пребывает за рубежом и поливает грязью Россию.

Не нужен творческий диалог и писателям, которых вывели на премиальные позиции всё те же чиновные заправилы отрасли. В данном случае отчётливо срабатывает боязнь конкуренции — в честном, открытом соревновании с коллегами блестящие имена некоторых так называемых статусных литераторов, назначенных в современные классики, могут потускнеть. В этом, кстати, одна из причин вырождения литературной критики: внутри замкнутых писательских групп ни о каком серьёзном анализе текстов речи не идёт, преобладают велеречивые обзоры, а нередко и громкие провозглашения гениев, чьими именами, мол, будет прославлено историческое время, в котором мы живём.

Конечно, незачем нынешним получателям статусных благ, литературным воротилам с широкими пиар-возможностями дискутировать по творческим вопросам с представителями других литературных направлений. «Иных» попросту не замечают, писательские группы живут обособленно друг от друга.

И снова: какой уж тут диалог!

Однажды я незвано заявился — другого слова не подберу — на обсуждение авторов премии «Большая книга» в Доме Ростовых и до конца то мероприятие не высидел, — чтобы не захлебнуться в бесконечных елейных, с малыми смыслами словесах в адрес лауреатов БК. Организаторы не пригласили ни одного литературного критика, который придерживался иных или хотя бы не столь восторженных взглядов. Это был примитивный межсобойчик, ничего общего с творческим диалогом не имевший. Само собой, о принципе «60 на 40» в этой группе критиков, обслуживающей группу писателей, собравшихся вокруг «Большой книги», никто и думать не думал, все 100 процентов решительно признавали ярчайшие таланты лауреатов, не учитывая, что по законам пропаганды как раз стопроцентное одобрение вызывает у людей сомнения в истинности похвал.

Наконец, надо иметь в виду, что за тридцать лет невостребованности диалога и групповой изоляции выросло поколение писателей, вообще не знакомых с такой формой творческого взаимодействия. Новые организаторы литературного процесса, работающие с молодёжью, тоже увлечены исключительно презентациями, а также «созданием благоприятных условий» для соискателей писательского звания, и об умении вести творческий диалог никто даже не заикается. А вместе с его исчезновением из литературного обихода прервался и диалог поколений, который был родовой чертой русской словесности.

Но сегодня, когда речь идёт о становлении единого Союза писателей России, я часто вспоминаю беседы на этот счёт с Владимиром Николаевичем Ерёменко. Даже в идеологизированные времена Советов и КПСС постоянный творческий диалог в литературной среде помогал пишущей братии — не задумываясь о том — сплачиваться, по сути, на корпоративной основе, чтобы, независимо от принадлежности к той или иной группе, получать приличные гонорары, лечиться в ведомственной поликлинике и т.д. Да, диалог был зажат между цензурными красными линиями, но он никогда не прекращался. Ныне, во времена вольнодумства писательские дискуссии, по сути, ограничены только рамками закона и позволяют вести диалог в гораздо более широком диапазоне мнений, а это очень интересно в творческом плане. Но, увы, «прогулки по садам русской словесности» показывают удручающее нежелание писателей разных взглядов общаться друг с другом, что аукается и нерешёнными социальными проблемами, тревожащими литературное сословие.

Однако, как в любой безграничности, в тематической широте дискуссий есть и свои минусы: не так-то просто нащупать важные для общества и для литературы темы обсуждений. И уж тем более сложно после сорока лет бездействия снова запустить заржавевший механизм писательского диалога. Практически не требующий средств, он нуждается, как теперь принято говорить, в системном «мозговом» обеспечении, в коллективном обдумывании изначальной тематики обсуждений.

О сложностях, какие могут возникнуть при возрождении традиций диалога в повседневной жизни писательского союза говорит и опыт прошлого года, когда в рамках Национальной премии «Слово» организовали большую конференцию литературных критиков. Начинание было прекрасным и в первый раз всё вышло отнюдь не комом. Однако надо всё же учесть, что в дебюте принимали участие в основном преподаватели ВУЗов, выступавшие на темы, которые они разрабатывают, — скажем, о метамодернизме. Наконец-то дорвавшись до всероссийского микрофона, каждый с упоением куковал о своём, а потому дискуссии не получилось. И уж совсем не было обсуждения конкретных художественных произведений. Иначе говоря, диалог не состоялся, о нём просто не подумали, его и не планировали. Нечто похожее было и на втором «Большом стиле».

Между тем, опыт прошлого подсказывает, что такая форма писательского взаимодействия, как диалог, иначе говоря, публичное — устное или письменное — «выяснение отношений» по творческим вопросам очень способствует корпоративному единству Большого Союза писателей. Групповщина — нормальный, естественный способ существования литературной среды, она была, есть и будет. Писатели разных художественных и идейных направлений должны спорить, пусть до хрипоты, не соглашаться друг с другом, поддерживать своих и критиковать оппонентов. Единственное, на что они не имеют права, — это не замечать друг друга.

Потому что у всех писателей, независимо от художественной, идейной или тематической направленности, в едином корпоративном Союзе «обед по расписанию».

Анатолий Салуцкий