Владимир Даль и Виктор Пелевин. Два автора рождены в один день — и оба повлияли на историю русского языка

Календарь иногда подбрасывает удивительные совпадения. 22 ноября — дата, которая дважды отметилась в истории русской словесности.

В 1801 году в этот день родился Владимир Иванович Даль, человек, попытавшийся собрать в четырёх томах всё богатство живого народного языка. А через 161 год, в 1962-м, появился на свет Виктор Олегович Пелевин — писатель, препарирующий современный русский язык с холодной точностью патологоанатома. Один спасал слова от забвения, другой вскрывает их, обнажая пустоту и манипулятивную природу. И всё же эта полярность обманчива: оба они — хроникёры неофициального, неподцензурного языка своих эпох.

Владимир Даль: хранитель народной речи

Судьба Даля парадоксальна уже в самом начале. Сын обрусевшего датчанина и немки становится главным собирателем слов русского языка. Морской офицер, затем военный врач, он всю жизнь оставался любителем в филологии, и именно это позволило ему увидеть то, что не замечали кабинетные учёные.

«Живаго великорусскаго языка» — это определение в названии его толкового словаря принципиально. Даль не интересовался книжным, официальным языком. Его влекла речь крестьян, ремесленников, солдат — тех, кто говорил не по указке начальства и не по учебнику грамматики. Практически за полвека работы он собрал и систематизировал около 200 тысяч слов.

Вот лишь несколько примеров того, что спас от забвения Даль: «ваража» (созвездие), «калауз» (карман, сума, мешок), «дыля» (нога; дылять ― ходить), «надакать» (оклеветать кого поддакивая), «щогла» (рыбья щека). Он записывал не просто слова, но целые миры: региональные особенности употребления слова, фразеологические обороты, выдержки из сказок и другие примеры.

Даль верил, что язык — это душа народа, его история и философия. В предисловии к словарю он писал: «Пришла пора подорожить народным языком и выработать из него язык образованный». Для него каждое областное словечко было драгоценностью, каждая поговорка — сгустком народной мудрости. Он боролся с галломанией образованного общества, с засильем иностранных слов, предлагая русские замены: вместо «горизонт» — «овидь», вместо «атмосфера» — «мироколица», «колоземица». Большинство его неологизмов не прижилось, но сама попытка была смелой и новаторской для того времени.

Виктор Пелевин: патологоанатом русского новояза

Если Даль собирал слова как сокровища, то Пелевин разбирает их как опасные субстанции. Его проза — это лаборатория, где современный русский язык подвергается безжалостному анализу. Пелевин работает не с диалектами и просторечиями, а с новоязом корпораций, рекламы, политики и масс-медиа.

В романе «Generation “П”» (1999) главный герой Вавилен Татарский создаёт рекламные слоганы, и через эту призму Пелевин показывает, как язык становится инструментом манипуляции. «Вау-импульс», «позиционирование», «креатив» — эти слова-вирусы захватывают сознание, подменяя реальность симулякрами. В «Empire V» (2006) появляется термин «гламур» как новая форма тоталитарной идеологии, а «дискурс» превращается в способ конструирования несуществующей реальности.

Пелевин фиксирует языковые мутации эпохи, затрагивая корпоративно-бюрократический новояз («бренд», «рекламная концепция», «имидж»), публично-политический дискурс («национальная идея», «геополитика»), псевдодуховные концепты («трансформация», «кармическое видение человеческого плана существования»). При этом словесные конструкты в его текстах обнажают свою пустоту и абсурдность. Если Даль искал в слове корень и первоначальный смысл, то Пелевин вскрывает его искусственность и бессмысленность.

Особенно показателен его роман «iPhuck 10» (2017), где алгоритм пишет роман, а люди общаются штампами из соцсетей. Язык здесь окончательно отрывается от реальности, превращаясь в «пустой знак», характерный для постмодернистской философии.

Две хроники одного языка

Что же объединяет этих настолько разных авторов, кроме даты рождения? Больше, чем кажется на первый взгляд.

Во-первых, оба обращаются к неофициальному пласту языка. Даль игнорировал академическую норму, собирая живую речь народа. Пелевин игнорирует литературную традицию, фиксируя жаргон офисов, сленг геймеров, новояз политтехнологов. Оба понимают: настоящая жизнь языка происходит не в учебниках и не на трибунах, а в повседневном употреблении.

Во-вторых, оба выступают диагностами своей эпохи через язык. Словарь Даля — это портрет патриархальной России XIX века с её укладом, верованиями, бытом. Романы Пелевина — рентгеновский снимок постсоветского сознания с его травмами, иллюзиями и страхами. И там, и там язык становится ключом к пониманию времени.

В-третьих, оба борются за аутентичность смысла, хотя и с разных позиций. Даль хотел вернуть словам их исконное, народное значение, очистить от иностранных наслоений. Пелевин стремится обнажить фальшь современных слов-симулякров, показать, что за громкими терминами часто скрывается пустота. Один восстанавливал смыслы, другой их деконструирует, но цель одна — добраться до истины.

Символично, что оба автора создают своего рода словари. У Даля это очевидно — четыре тома с толкованиями. У Пелевина каждый роман — это словарь эпохи, где раскрывается истинное значение модных словечек и концептов.

От корня к коду

Даль искал в слове корень — этимологическую основу, связь с землёй и традицией. Для него слово «хлеб» было связано с целым набором родственных понятий, уходящих в глубь веков. Это и «всякая пища человека», и «достаток», и «все вообще насущные, житейские потребности». Слово имело родословную, историю, судьбу.

Пелевин ищет в слове код — скрытую программу, заложенную властью, рекламой или идеологией. Для него «успешный» — это код, заставляющий человека бежать в беличьем колесе потребления. «Стабильность» — код для подавления критического мышления. «Инновация» — код для имитации деятельности. Слово становится «вирусом», «троянским конём» в сознании.

И всё же эта противоположность — две стороны одной медали. Даль собирал уходящие слова умирающего патриархального мира. Пелевин фиксирует рождающиеся слова нового цифрового мира. Один работал на закате традиционной культуры, другой — на заре постмодерна. Но оба они — летописцы переходных эпох, когда язык меняется особенно стремительно.

Даль и Пелевин — это не антиподы, а продолжатели одной миссии: зафиксировать живой, неподцензурный, настоящий язык эпохи. Даль дал нам словарь корней, чтобы мы помнили, откуда пришли. Пелевин даёт нам словарь кодов, чтобы мы понимали, куда нас ведут. Один учил различать оттенки смысла в народном слове. Другой учит распознавать манипуляции в слове современном. Чей словарь нужнее сегодня? Вопрос некорректный. Нам нужны оба, чтобы помнить истоки и понимать настоящее, чтобы не терять корни и не попадаться на крючок рекламных слоганов.

Наталья Кривошеева