Возвращение Куприна в 1937-м: ошибка или осознанный выбор?

31 мая 1937 года на Белорусский вокзал Москвы прибыл поезд из Парижа. Среди пассажиров — седой, почти слепой старик, которого под руки вели жена и проводники.

Это был Александр Куприн — некогда певец русской силы и страсти, автор «Поединка» и «Гранатового браслета», человек, чьи повести о любви и чести знала вся читающая Россия.

Позже писатель Степан Петров (псевдоним — Скиталец) с ужасом поделится своими впечатлениями об этой встрече со своим другом, профессором Николаем Устряловым: «В сущности, Куприна нет, — есть “то, что было Куприным”».

Так завершилась восемнадцатилетняя одиссея человека, который бежал от революции, но добровольно вернулся в советскую Россию умирать. Почему?

Бегство из революционного ада

Осенью 1919 года судьба Куприна решилась за несколько дней. Гатчину, где жил писатель с семьёй, 16 октября заняли войска генерала Юденича. Куприн, ещё недавно встречавшийся с Лениным и обсуждавший проект крестьянской газеты «Земля», неожиданно для многих поступил в Северо-Западную армию в чине поручика. Он возглавил редакцию армейской газеты «Приневский край». Но уже 3 ноября Красная армия вернула город, и писатель вместе с отступающими белогвардейцами покинул Россию.

В Ревеле, а затем в Хельсинки Куприны столкнулись с суровой реальностью эмигрантской жизни. Дочь писателя Ксения вспоминала: «В Хельсинки, как обычно, мы остановились в гостинице “Фения” — самой лучшей, и, только поднимаясь по ее мраморным лестницам… мы поняли, насколько мы были оборваны и неприглядны». Денег хватало только на скромные комнаты в пансионате, а гонорары от сотрудничества Куприна с эмигрантскими газетами едва покрывали расходы.

К лету 1920 года стало ясно: в Финляндии оставаться невозможно. «Не моя воля, что сама судьба наполняет ветром паруса нашего корабля и гонит его в Европу, — писал Куприн Репину. — Финский паспорт у меня до 1 июня, а после этого срока будут позволять жить лишь гомеопатическими дозами».

«Сирень пахнет керосином»: парижская тоска

4 июля 1920 года Куприны прибыли в Париж. Первый же вечер обернулся унижением. В небольшом ресторанчике на Больших бульварах хозяин, не поняв витиеватых объяснений русского писателя, сорвал скатерть со стола и выгнал семью на улицу с криком: «Грязные иностранцы, убирайтесь к себе домой!».

Постепенно быт налаживался, однако щемящее чувство тоски по родине никуда не уходило. «Живёшь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди памятников величайшей культуры... Но всё точно понарошку, точно развёртывается фильма кинематографа», — признавался Куприн на страницах очерка «Родина».

Куприн делил эту участь со своими великими современниками. Иван Бунин, будущий первый русский лауреат Нобелевской премии, в те же годы в Грассе едва сводил концы с концами. Письма и дневники Марины Цветаевой в период эмиграции также пропитаны чувством неустроенности, ненужности, тоски по России. Париж 1920-х годов стал одновременно ковчегом и гетто русской культуры. Это был кипящий котёл литературных кружков, кафе и издательств, где нищие гении пытались сохранить Россию, которой больше не существовало.

Попытка обрести покой в загородном доме под Парижем обернулась для Куприна ещё большей мукой.

«Чужая обстановка, чужая земля и чужие растения на ней стали вызывать у отца горькую тоску по далёкой России, — вспоминала Ксения. — Даже запахи земли и цветов. Он говорил, что сирень пахнет керосином».

Эта фраза стала символом его отчуждения: даже природа казалась фальшивой, пропитанной чужеродными запахами. В поисках утраченного покоя Куприны вновь обосновались в парижской квартире на бульваре Монморанси, где и прожили следующие десять лет.

Бизнес-катастрофы: от переплётной лавки до распродажи реликвий

За годы эмиграции Куприны сменили несколько адресов, и каждый последующий был скромнее предыдущего. «Живётся нам — говорю тебе откровенно — скверно, — писал Куприн старшей дочери Лидии, оставшейся в России. — Обитаем в двух грязных комнатушках, куда ни утром, ни вечером, ни летом, ни зимой не заглядывает солнце. Елизавета Морицовна сама стирает, стряпает и моет посуду... Ужаснее всего, что живём в кредит, то есть постоянно должны в бакалейную, молочную, мясную, булочную лавки; о зиме думаем с содроганием: повиснет новый груз — долги за уголь».

Попытки наладить постоянный источник дохода, помимо скудных литературных гонораров, оборачивались чередой провалов. В 1926 году Куприны с энтузиазмом открыли переплётную мастерскую. Елизавета Морицовна освоила ремесло, работала с утра до ночи, но конкуренция с местными мастерами оказалась непосильной. Русские эмигранты ― их потенциальные клиенты ― сами едва сводили концы с концами, а французы предпочитали обращаться к соотечественникам.

После краха переплётного дела Куприны решили попробовать себя в книжной торговле. Но и книжный магазинчик не принёс успеха. Покупателей было мало, долги росли. В 1934 году, признав коммерческое поражение, они превратили магазин в русскую библиотеку, которая стала, скорее, культурной миссией, чем бизнесом.

Болезнь дочери Ксении и дорогостоящее лечение в Швейцарии вынудили Куприных дать благотворительный вечер. Вслед за этим, чтобы отправить дочь на юг по настоянию врачей, семья пошла на болезненный шаг — устроила лотерею. В качестве призов пришлось выставить семейные реликвии ― последние памятные следы их прежней жизни в России.

В тридцатые годы материальное положение немного улучшилось благодаря Ксении. В то время как Куприн мучился ностальгией на бульваре Монморанси, его дочь, красавица и модель, жила другой жизнью — в мире моды и кино, буквально продавая «русский шик» взыскательной парижской публике. Она работала манекенщицей, затем начала сниматься в кино и приобрела известность как актриса. Но почти все заработанные деньги уходили на туалеты и аксессуары, без которых невозможно было удержаться в профессии. Молодая женщина вполне успешно интегрировалась в европейскую жизнь, в то время как её отец всё глубже погружался в прошлое.

«Как живём? Как и все русские эмигранты (кроме спекулянтов и банкиров) — чудом, воздухом», — писал Куприн дочери Лидии. И добавлял с горечью: «Париж теперь грязен, скучен, скуп и беден. А то, что в нём есть ещё весёлого, прекрасного и вдохновенного, закрыто для нас каменной стеной».

Политбюро голосует «за»: цена возвращения

Отрыв от родной почвы фатально сказался на даре Куприна: к началу 1930-х его творческая энергия пошла на убыль. «Русский» запас сюжетов и типажей, питавший его талант, был израсходован. Лебединой песней писателя оказалась повесть «Жанета», завершённая в 1933 году, за которой последовало почти полное литературное молчание.

Но главным ударом стала болезнь. С 1934 года писатель страдал нарушением мозгового кровообращения, у него ухудшалось зрение. Кроме этого, врачи диагностировали рак пищевода. Куприн понимал: времени осталось мало. И тогда в его сознании окончательно оформилась мысль, которая мучила его все годы эмиграции: он должен умереть на родине.

Судьбоносной для Куприна оказалась встреча в 1936 году с Иваном Билибиным. Узнав, что художник собирается в Советский Союз, Куприн сделал неожиданное признание о собственном желании вернуться. Билибин тут же откликнулся на эту просьбу и вызвался содействовать, пообещав переговорить с советским послом.

23 октября 1936 года вопрос о возвращении Куприна рассматривало Политбюро. «За» проголосовали Сталин, Молотов, Чубарь и Андреев. Ворошилов воздержался. Это голосование показывает, насколько Сталин был заинтересован в пропагандистском триумфе: возвращение известного писателя-эмигранта, некогда служившего в белой армии, должно было продемонстрировать миру привлекательность советского строя.

Возвращение: пропагандистский эпилог (1937–1938)

29 мая 1937 года Александр Куприн с женой Елизаветой Морицовной сели на московский поезд в Париже. Дочь Ксения осталась во Франции. Садясь в вагон, писатель произнёс: «Я готов пойти в Москву пешком».

31 мая на Белорусском вокзале Москвы его встречали представители Союза писателей: Ставский, Панфёров, Фадеев. Встреча была организована с подобающей помпой: цветы, фотографы, журналисты. Но состояние приехавшего произвело на всех удручающее впечатление. Профессор Николай Устрялов записал со слов писателя:

«Бедняга стал развалиной, полутрупом. Не узнаёт окружающих, ничего не помнит, еле идёт, поддерживаемый женой. Явно опоздал вернуться».

Куприных поселили в лучшем номере гостиницы «Метрополь». Затем им выделили государственную дачу в Голицыне. Начали готовить к изданию двухтомник избранных произведений. Советская пропаганда представляла возвращение писателя как триумф: раскаявшийся эмигрант вернулся на родину, признав правоту советского строя.

Но Куприн уже не мог ни писать, ни давать интервью, ни выступать публично. Его речь на встрече в «Метрополе» была невнятной, слушатели с трудом различали слова. Он был почти невменяем и физически немощен. За полтора года в СССР из-под его пера вышел лишь один небольшой текст — очерк «Москва родная», краткое и скупое воспоминание. Есть версия, что этот очерк вышел в газете «Известия» за подписью Куприна, но на самом деле его автор ― журналист Николай Вержбицкий. Последние полтора года жизни писателя были посвящены лишь физическому присутствию на родной земле. Куприн вернулся не как действующий литератор, а как реликвия прошлого.

Мы можем лишь строить догадки, осознавал ли он всю сложность окружавшей его обстановки, испытывал ли удовлетворение или горькое разочарование. Но один факт не подлежит сомнению: свою главную и последнюю цель он достиг ― обрёл вечный покой на земле, которую так любил.

Жизнь Александра Ивановича Куприна оборвалась 25 августа 1938 года в Ленинграде. Последним пристанищем писателя стали знаменитые Литераторские мостки на Волковском кладбище.

Выбор надломленного рыцаря: смерть на чужой родине

Возвращение Куприна в СССР стало трагедией человека, разрывавшегося между непримиримыми мирами. Он выбрал родную землю, даже зная, что она стала чужой. Революция отняла у него Россию, которую он любил и воспевал. Эмиграция отняла саму возможность жить и творить. В Париже он медленно угасал, теряя не только здоровье, но и смысл существования.

Куприн вернулся не к прежней России, а к её призраку. Советская власть использовала немощного старика для пропагандистских целей, представляя его возвращение как идеологическую победу. Но для самого писателя это был акт экзистенциального выбора: между смертью на чужбине и смертью на родине, пусть и неузнаваемо изменившейся.

Судьба Куприна — это судьба целого поколения русской интеллигенции, оказавшейся заложницей исторического разлома. Он был слишком русским, чтобы остаться за границей, и слишком свободным, чтобы быть счастливым в сталинской России. Его возвращение — это не капитуляция и не раскаяние, а последняя попытка обрести покой там, где начиналась его жизнь.

Наталья Кривошеева