Светлана Колобова «Арсен»

В рамках федерального проекта «Литературные резиденции», организованного Союзом писателей России, состоялись поездки писателей в пограничные регионы. Основной упор «Литературные резиденции» делают на специальную военную операцию и наших героев. Представляем вам очерк, написанный по итогам проекта Светланой Колобовой.

Я впервые заметила его в конце коридора. В руках у него был пластиковый тазик с бинтами, и он нёс его так аккуратно, будто там лежал хрустальный сервиз. Сам худой, плечи острые, локти торчат из рукавов зелёной куртки. Шаги почти не слышны. В госпитале так ходят только те, кто уже понимает цену тишине.

— Пацан, ты чей? — спросила я, когда он подошёл ближе.

Он остановился. Не испугался, просто замер.

— Я Арсен. Помогаю здесь.

Говорил спокойно, без вызова, но и без оправданий. Просто сказал, как есть.

Наш мариупольский госпиталь тогда работал на пределе. Коридоры пахли йодом, сыростью и усталостью. У дверей носилки, иногда две пары сразу. Следы от грязной обуви и крови на полу стирались так часто и усердно, что плитка стала матовой.

Люди прибывали без остановки. Врачи почти не спали, медсёстры ходили с глазами цвета ночи. И среди всего этого мельтешил Арсен — маленький, лёгкий, но такой живой, будто его сердце работало за троих.

Он умел оказываться в нужном месте раньше, чем его позовут.

— Арсен, вода.

Он уже стоит с двумя бутылками.

— Арсен, нужны перчатки.

Он протягивает пачку, хотя никто ещё не успел объяснить, где их искать.

Его ничему не нужно было учить. Он схватывал на лету.

Иногда, когда принимали особо тяжёлых, я видела, как он вжимался в стену, зажимал ладонями рот. Не от страха — от боли за людей. А потом снова подходил ближе, собирал использованные пластыри, менял простыни, придерживал за плечи тех, кто пытался подняться.

Однажды под обстрел попала соседняя пятиэтажка. К нам привезли женщин с порезами, мужчину с ранением ноги, двоих детей. Арсен стоял у двери, и когда носилки заносили в приёмное, он подхватил с пола чей-то упавший ботинок. Сжал и смотрел на него, будто в этом ботинке было всё, что осталось от прежней мирной жизни.

После того удара он не ушёл домой. Продолжал помогать.

— Ты сколько здесь уже дней подряд? — спросила я.

— Пятый пошёл.

— Спишь где?

— Там, на скамейке. Нормально.

Он произнёс это так спокойно и просто, будто сон на скамейке — обычное дело для подростка.

Арсен никогда не хвастался. Но его маленькие подвиги видели все.

Помню, как он помогал переносить травмированную женщину, которая была раза в два тяжелее его. Лицо у него при этом побледнело, губы дрожали, но он донёс её до койки.

Помню, как забирался в завал возле старого корпуса, чтобы достать металлическую аптечку.

Помню, как держал за ладонь парня, которому было больно даже дышать, и не отпускал, пока тот не заснул.

Однажды его спросили:

— Почему ты приходишь? Тебе всего четырнадцать.

Он сел на край пустующей койки, поставил локти на колени, ненадолго задумался.

— Потому что мне легче здесь. Я вижу, что люди живут. Больно, трудно, но живут. И я живу с ними. А дома пусто. Пусто и тихо. Я не хочу тишины.

Тишина в Мариуполе тогда была страшнее взрывов.

Когда тихо, начинаешь думать.

А Арсен не хотел думать. Он хотел делать.

Он был лёгким как тень. Вечно куда-то спешил. Иногда спотыкался, иногда ронял что-то от усталости, но каждый раз поднимался первым.

И вот то, о чём я обычно предпочитаю молчать… но сейчас скажу, потому что это правда.

Если бы не такие пацаны, как Арсен, мы бы тогда выгорели окончательно.

Усталость, тягучая, мрачная, жрала нас изнутри.

А он приходил.

Приносил воду, тянул простыни, поддерживал плечо.

Арсен не был сильным.

Он был стойким.

Это важнее.

Когда вспоминаю его зелёную куртку, выглядывающие из больших рукавов худые руки, маленькие, почти детские пальцы, которые держали бинты, как что-то драгоценное, мне становится ясно:

— Будем держаться дальше.

Светлана Колобова