«В нас грёзы радужные жили»: исполнилось 200 лет со дня рождения Алексея Плещеева

«Травка зеленеет, солнышко блестит; ласточка с весною в сени к нам летит» — кто ж с детства не помнит этот стишок! Тут обидного ничего нет; само слово «стишок» — это что-то из младенчества, из тех времен, когда индивидуальное сознание в нас только загорается. И вот тогда мы встречаем у входа в жизнь такую чудесную ласточку. Автор этих строк Алексей Плещеев (1825-1893) многое испытал в жизни, и о многом писал. Но разве плохо остаться в русской поэзии именно такими стихами. И вообще — остаться в поэзии, что удаётся не всем. Алексею Николаевичу это несомненно удалось.

Романтика и расстрел

Плещеев происходил из древней дворянской семьи (изрядно обедневшей к девятнадцатому веку). Был отдан в военное училище — быстро ушёл оттуда, учился в университете, близко сошелся со многими, молодыми тогда петербургскими литераторами — Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем... Познакомился и подружился с Достоевским. Более того Плещеев, которому Достоевский посвятил свою повесть «Белые ночи», стал прототипом главного героя, Мечтателя.

Уже по этому факту, да и по воспоминаниям современников, юный Плещеев был закоренелым романтиком, «юношей нежным со взором горящим». Потому и увлёкся идеями о всеобщем равенстве и братстве, входил в революционный кружок Петрашевского, за что был арестован. И вместе со своим другом Достоевским приговорён к расстрелу. Просто за разговоры и мечты. Ну, впрочем, и за революционные стихи:

Вперёд! Без страха и сомненья
На подвиг доблестный, друзья!
Зарю святого искупленья
Уж в небесах завидел я!

Только приговором не ограничилось. Достоевский вспоминал, как их всех привезли на плац: «Там всем нам прочли смертный приговор, дали приложиться к кресту, переломили над головою шпаги и устроили наш предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты... Я успел тоже обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними».

Ссылка и Москва

Расстрел был заменен ссылкой. Сначала — солдатчиной. Тоже невеселые дела. Как писал Плещеев про тогдашний Оренбург «Эта безбрежная степная даль, ширь, чёрствая растительность, мёртвая тишина и одиночество — ужасны». Между прочим, ссыльный рядовой Плещеев участвовал в военных походах — покорении нашими войсками Кокандского ханства. Потом удалось выйти в отставку.

Плещеев возобновил литературную деятельность (в ссылке писать не мог совершенно). Его снова начинают печатать в столичных изданиях. Наконец-то, в 1859 году Алексею Плещееву разрешили «под строжайшим надзором» поселиться в Москве. Вскоре он стал сотрудником и пайщиком газеты «Московский вестник», безуспешно пытался открыть журнал, затем возглавил поэтический отдел лучшего в то время журнала «Современник». Он очень много общался (дружил, дискутировал, иной раз ругался) с литераторами, писал гражданскую лирику. Например, вот такую, про осень и бедного крестьянина:

Все тебе не рады!
Твой унылый вид
Горе да невзгоды
Бедному сулит.
Слышит он заране
Крик и плач ребят;
Видит, как от стужи
Ночь они не спят;
Нет одежды тёплой,
Нету в печке дров…
Ты на чей же, осень,
Поспешила зов?

В общем, не удивительно, что в тогдашних отчетах тайной полиции Плещеев по-прежнему фигурировал как «заговорщик». В них подчёркивалось, что хотя Плещеев «ведёт себя очень скрытно», он всё-таки «подозревается в распространении идей, несогласных с видами правительства».

Почет и лавры

В последние годы жизни Плещеев как будто нашел своё истинное признание — детская литература. Можно сказать, он стоял у её истоков и как автор, и как редактор-издатель. Даже песни и романсы, которые охотно писали на его стихи, часто были связаны с детством: именно на плещеевские слова написано большинство песен Чайковского из цикла «Шестнадцать песен для детей». Много было у Плещеева в последние годы «тихой лирики» — всё про пейзажи, созерцательность...

И кстати — за несколько лет до смерти поэту досталось огромное наследство: около двух миллионов рублей, имение, пять тысяч десятин (больше пяти тысяч гектаров) чернозёмной земли. Тут уж он отошёл от всякой деятельности и спокойно стал творить (и заниматься меценатством).

Воспоминания рисуют Плещеева как очень симпатичного, безукоризненно порядочного и приятного в общении человека, готового откликнуться, помочь. Не чуждого и социальной проблематики. Да, таков он и в своих стихах.

Сегодня стихи, принесшие Плещееву в конце жизни всеобщий почёт и славу, кажутся, конечно, слишком архаичными. Но стоит вчитаться в них — и охватывает какое-то умиротворение, какая-то тихая мудрость автора, много повидавшего, страдавшего, но понявшего на склоне лет что-то главное. Так и хочется сказать — «познавшего дзен».

Нам звёзды кроткие сияли,
Чуть веял тихий ветерок,
Кругом цветы благоухали,
И волны ласково журчали
      У наших ног.
Мы были юны, мы любили,
И с верой вдаль смотрели мы;
В нас грёзы радужные жили,
И нам не страшны вьюги были
      Седой зимы.

Ну ведь хорошо же сказано!

Михаил Гундарин