Санькя и Сенькя: Заметки о творчестве Захара Прилепина. Часть 1

15 октября открылась Всероссийская научно-практическая писательская конференция «Большой стиль», которую проводит Союз писателей России. «Большой стиль» — это не просто разговор о литературном произведении, а попытка социокультурного осмысления реальности и проектирование будущего нашей цивилизации.

Подробнее о «Большом стиле» читайте тут

Все книги Захара Прилепина на «Литрес»

Андреев А.Н.
доктор филологических наук, профессор,
член Союза писателей России

Манифест

Начну, пожалуй, с того, чем можно было бы закончить свои заметки, с конца — с выдержек из Манифеста ««Большому стилю» — большое плаванье», который был написан мною во время Всероссийской научно-практической конференции литературных критиков и литературоведов «Большой стиль» (Москва, 5–8 сентября 2024 года).

Главным вызовом нашего времени является глобальное идеологическое противостояние двух цивилизаций: эгоцентрической сатанистской идеологии Западной цивилизации — и гуманистической христианской идеологии Русской цивилизации, выражающей интересы всего человечества.

Именно так: на кону само существование не только нашей цивилизации, но и всего человечества. Великой русской литературе, чьими усилиями во многом была создана наша, европейская по духу цивилизация, своими культурными корнями — через Византию — уходящую в Древнюю Грецию, уклониться от этого противостояния невозможно. Это равно культурному предательству, отречению от своих корней, от идеалов христианства и других традиционных мировых религий (ислама, иудаизма, буддизма); в конце концов — исчезновению с культурной карты мира.

Настало время больших изменений в литературе — время Большого стиля, стиля переломной эпохи.

Что мы имеем

В нашем литературном процессе мы имеем, увы, ситуацию «Большого штиля», которая маскируется под невиданное разнообразие стилей и «трендов». На первый взгляд, «цветут сто цветов». Однако по странному умолчанию, по непонятному «соглашению сторон» в литературе доминирует либо «искусство играть словами», способ эстетического самовыражения, что превращает литературу в оторванный от жизни «проект» под названием «гейм-литература», — либо «искусство массового развлечения», что превращает литературу, уникальный инструмент культуры, в сегмент рынка развлечений для зомбированных потребителей, «желудков в панаме».

Мы имеем идеологическое доминирование Матрицы потребителя-индивида. Нас не спросили, нас поставили перед фактом. Нас превратили в культурную колонию.

 

Литература как способ управления смыслами, как способ духовного производства, способ превращения индивида в личность, способ оздоровления и мобилизации общества оказалась не у дел; прямо говоря, оказалась на задворках литературного процесса в качестве изгоя и жалкого неудачника. В конечном счете – оказалась не нужна культуре, обществу и государству. Так, якобы, распорядилась история, а не воля стоящих за рыночными ценностями и отношениями людей. Исчезли писатели, поэты, читатели, критики и литературоведы, ориентированные на Большой стиль как выражение высших культурных ценностей, таких, как Истина, Добро, Красота, Свобода, Справедливость, Счастье, Семья, Патриотизм. Исчезли Герои Нашего времени. Исчезли высокие идеалы. Исчезли сам воздух человека культурного и среда его обитания. Исчезли нравственные коллизии. Исчезли божественные законы мироздания. Исчезла потребность создавать образ будущего. Будто и не было никогда Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Л. Толстого, Достоевского, Чехова, Шолохова, Шукшина, Вампилова.

Однако свято место пусто не бывает. Место Большого стиля нагло узурпировал самозванный, чуждый нашей цивилизации «Мелкий стиль», легионами «мелких бесов» в панамах обслуживающий интересы врагов личности и культуры.

Наша литература попала под колониальное управление Запада.

Чего мы хотим

Мы, наследники величайшей в мире литературы, давшей мировой культуре плеяду непревзойденных классиков, заявляем о своих правах и обязанностях продолжать наши славные традиции.

Мы хотим изменить, переломить ситуацию. Мы хотим, чтобы навязанный нам «Большой штиль», породивший «Мелкий стиль», сменился Большим стилем.

Мы хотим идеологического доминирования Матрицы личности. Мы не боимся здорового пафоса и открыто заявляем: мы хотим возглавить идеологическую борьбу за победу высших культурных ценностей.

Кто, если не мы?

Да, мы хотим участвовать в битве цивилизаций словом и стилем, которые и есть наше правое культурное дело. Спрятаться за «мелкий стиль», из-за которого торчат уши больших воротил, уже не получается. Тайное становится — уже стало! — явным. Кроме того, культивировать «мелкое» – просто унизительно, недостойно статуса русского писателя, литератора, ученого.

Да, мы хотим, чтобы диктатура натуры (культа лжи, культа силы, культа манипуляций) сменилась диктатурой культуры, основанной на здравом смысле и здоровом нравственном чувстве.

И да, мы хотим победить. Мы хотим, чтобы наша воля к Победе, которую мы осознаем как волю народа, управляла нашим литературным процессом, – именно наша воля, а не воля безликих, но при этом очевидно сатанистских сил. Мы хотим сбросить иго колониального управления нашей культурой.

Что надо сделать

Сложное и глубокое идеологическое противостояние цивилизаций имеет внятное оформление на уровне знаков, символов и лозунгов.

Credo наших врагов известно: не в Правде Бог, а в Силе. До потребителя этот культурный код доходит в агрессивной сатанистской триаде: «Свобода. Сила (Деньги). Удовольствие (Кайф)». Под брендом «Свобода» продается то, что уничтожает дух и суть Свободы.

Они лгут, словоблудят и манипулируют, ибо строят свою цивилизацию на страхе, поэтому они проиграют.

Наш культурный код диаметрально противоположен: не в Силе Бог, а в Правде. Мы, вслед за нашей верой и нашими классиками, исповедуем иную триаду: «Родина. Правда. Победа». Благодаря этому мы всегда побеждали. И будем побеждать. Но чтобы удержать победу и быть готовыми к следующим победам, чтобы противостоять «свободной» идеологии потребления (за которой цинично сквозит диктатура «желудка в панаме»), надо придать большей идеологической устойчивости нашей триаде. «Родина. Правда. Победа. Личность. Счастье»: таким видится содержание Большого стиля. Сам Большой стиль – это инструмент, который необходим для воплощения наших идеалов, необходимых для построения справедливого общества, где каждый имеет возможность обрести счастье.

Наш образ будущего связан с Личностью и Счастьем, а не с кайфом и деградацией.

Мы честны перед собой и перед Богом, поэтому Победа будет за нами.

Большой стиль — это большой культурный проект, куда либералам, неолибералам, либертарианцам и прочим затаившимся колоннам «любителей абсолютной свободы», сиречь врагам нашей цивилизации, вход воспрещен.

Большой стиль – это инструмент для большого духовного очищения от гнили либерализма, мифов «инклюзивного капитализма», «очарования» эгоцентризма и индивидоцентризма.

Большой стиль показывает и объясняет, что означает «правильная сторона истории».

Большой стиль — это большой шанс для патриотически настроенных писателей России, для нашей страны, для нашей цивилизации.

Большой стиль — это инструмент деколонизации нашей литературы.

 

Существует простой критерий (маркер) нашей культурной и цивилизационной Победы. Когда «из каждого утюга» будет транслироваться идеологема «Родина. Правда. Победа. Личность. Счастье», тогда можно считать, что мы победили. «Из каждого утюга» означает: в сферах образования (в школе, университете), искусства (литература, театр, кино, живопись, музыка), в средствах массовой коммуникации, на уровне государственного управления, на уровне бытовом. Словом, всюду и везде.

Большой стиль — это только начало (вместе с тем — продолжение, принятие эстафеты) большого пути, по которому всегда шла и продолжает идти Россия как цивилизация — как суверенная культурная держава.

«Санькя» и «Тума»: один роман

Полагаю, что в утверждении «писатель пишет, по сути, один роман, даже если написал дюжину» содержится глубокая сермяжная правда, граничащая с истиной. Почему так происходит — это отдельный вопрос; пока же тезис «один писатель — один роман» я принимаю как аксиому.

Эта аксиома интересна нам в контексте творчества Захара Прилепина. То, начало чему было положено в романе «Сенькя» (2006), нашло продолжение в почти эпопее про Сеньку Разина («Тума», 2025).

О «Туме» я уже писал.

Теперь обратимся к роману «Санькя», исходя из того, что конец (или, лучше сказать, продолжение) «единого романа» нам известно; самое время посмотреть на начало.

Роман без обиняков начинается с колоритной сцены митинга-протеста, быстро переросшего в бунт, кровавый, бессмысленный, беспощадный – строго по классике. Бунт как проявление слабоумия, слабости и отчаяния, что сами бунтующие, по классике, принимают за проявление силы, отваги и правоты. «Санькя» начинается с того, к чему Сенька Разин придет позже и неминуемо…

Разумеется, ситуацию бунта (в широком смысле) мы видим и оцениваем с позиции бунтовщика (за которым незримо сквозит повествователь со своей, более сложной картиной мира). Повествование ведется от третьего лица, но мир мы видим глазами главного героя — как и в «Туме», заметим. Первое лицо замаскировано под третье. Повествователь надевает маску. Как бы дистанцируется от героя. Понимаем.

Некоторые штрихи к портрету бунта (после «Тумы») глаз отмечает непроизвольно. Вот, например, характеристика молодых революционеров-оппозиционеров: «Непонятные, странные, юные, собранные по одному со всей страны, объединенные неизвестно чем, какой-то метиной, зарубкой, поставленной при рождении». (Глава 1)

На крышах машин, принадлежащих мирным гражданам, «с дикой, почти животной, но молчаливой радостью прыгали парни и девчонки». (Глава 1)

Толпа, молодость, стихия, бунт. Дешевая романтика революции.

Краем глаза отмечаем и убедительное появление приема, который пышным цветом расцветет в «Туме»: «Яна — чернявая, с лицом ярким и обнаженным, как открытый перелом».

Кроме сравнений, еще и фирменный вкус к «ветхим» пластам языка: «На улице стояла смурь, сизая сырость, особенно неприятная летом». А также, не удержимся, фирменное искусство портретных характеристик — едва ли не каждой странице, цитировать не станем.

А вот еще особенность стиля З. Прилепина (не только раннего, но и нынешнего, зрелого: он, видимо, родился с этим) – склонность к точным и ярким описаниям. «За витриной магазина одежды стояли тонкорукие, с маленькими головами манекены – изображающие красавиц в коротких юбках и ярких кофточках.

Расколотив витрину, красавиц извлекли и порвали на части. Бежавшие последними не без испуга натыкались на валяющиеся повсюду изуродованные, безногие или безголовые тела». Те, кто читал «Туму», соотнесут, конечно, этот фрагмент с мотивом, красной — кровавой! — нитью прошивающей роман, действие которого происходит в жестоком XVII веке. Только вместо манекенов в «Туме» будут настоящие тела.

Впрочем, молодых революционеров тут же догнали лютые спецназовцы («космонавты»: их шлемы были похожи на скафандры; инопланетяне, чужие) и сделали с ними примерно то же, что «пацанва» «Союза созидающих» – с манекенами.

Начало «Тумы» помните? Едва живого, покалеченного Сеньку в тюрьме?

Вот то же самое сотворили с пацанами (««пленных» собралась целая толпа, человек в шестьдесят-семьдесят») — с поправкой на гуманизм советских «ментов» и возраст «пленных».

Кровавый шлейф красной нити от «Саньки» к «Туме» нельзя не заметить.

«Улицу разворошили, словно кулек с подарками.

Несколько сорванных и истоптанных трехцветных флагов лежало на асфальте.

Дорога была густо усыпана стеклом, иногда цветами, а также всякой вывороченной из мусорных урн дрянью — и создавалось ощущение, будто на улицу выпал дождь из стеклянной крупы, мусора и цветочных лепестков.

Кое-где валялись стулья, встретилась цепь оградки.

Все фонари были разбиты». (Глава 1)

Что это?

Это «Тума», только в щадящем, прототипическом варианте. Вперед, в прошлое.

Сначала мы видим Саньку здесь и сейчас, и только потом узнаем его прошлое через воспоминания. Такой принцип сюжетосложения был использован и в «Туме». Напластование временных срезов не способствует линейной остросюжетности, зато позволяет расширить панораму жизни.

Конечно, Саша Тишин не был чужд деревни, откуда родом был его отец (во всяком случае, самые яркие воспоминаниям о детстве связаны у него именно с деревней, см. Главу 2). Санькя, собственно, – это выговор его деревенских бабушки и дедушки. Его деревенская «метина, зарубка». Деревенская бабушка Сеньки Разина вполне могла называть своего внука Сенькя – если бы события происходили не на Дону, а в пятистах километрах от Москвы.

Те, кто предрасположен к бунту, чаще всего получаются из вольнолюбивых «детей природы». Ничем не стреноженное «дитя деревенской стихии» по определению заточено на бунт против «регламента культуры», против города. Против столицы как олицетворения «порядка». Подобное (природное) тянется к подобному (бунту). Это верно. В этом есть сермяжная правда жизни. Чтобы усвоить это, и рефлексии никакой не надо. Все происходит само собой.

«Дорога была изуродована и грязна. Из иных домов мелкий мусор, объедки, помои выбрасывали и выплескивали прямо в канавы у дома — куры склевывали, что могли склевать, остальное тихо подгнивало. (Наш герой — А.А.) сторонился канав — угадывая их по запаху и по неприятной мягкости влажной, подгнившей вокруг земли.

Путь к дому, располагавшемуся на соседней улице, он решил скоротить, пройдя огородом. К тому же, чтобы не было так тошно, лучше было подойти к дому неприметно, задним двором, постепенно погружаясь в неприглядность и запустение.

Он свернул на стежку, ноги расползались по грязи. (Наш герой — А.А.) взмахивал руками и тихо матерился…

Напрасно (наш герой — А.А.) берегся грязи — пойдя по огороду, он все равно увяз, измазался и последние метры до калитки брел, обреченно ступая в черную гущу».

Кто месит грязь: Санькя или Сенькя из «Тумы»?

Месит Санькя. Имя Саша я заменил на «наш герой». Мог бы заменить на Сенькя. Ничего бы не изменилось.

Я хочу сказать, что Захар Прилепин был обречен написать «Туму». Взялся за гуж, за Саньку, — тяни воз до конца. До истоков бунта.

→ Вторая часть